5
Первый стих державинского «Памятника»26:
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный...
Пушкин (как уже было сказано) почти целиком повторил его, чтобы сразу указать на связь своего стихотворения с «Памятником» Державина:
Я памятник себе воздвиг...
Конец стиха, не очень поэтично звучащий у Державина, да и не очень нужный по смыслу («...чудесный, вечный...»), Пушкин заменил словом «нерукотворный», прямо говорящим о метафорическом, а не буквальном значении выражения «Я памятник себе воздвиг...».
Следующие три стиха державинской четверостишной строфы звучат так:
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит. 27В этих стихах просто развивается характеристика «памятника» (слава поэта), данная в первом стихе: «чудесный, вечный», — то есть твердый, неразрушимый, сохраняющийся вечные времена и значением, и «высотой», превышающей египетские пирамиды28.
У Пушкина содержание первой строфы стихотворения совершенно иное, гораздо богаче, значительнее и даже конкретней. После стиха «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» следует:
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа. Здесь прямо говорится, во-первых, о неразрывной связи поэта с широким читателем; во-вторых, о свободном, «непокорном» характере его творчества; и в-третьих, о том, что историческая слава Пушкина Гораздо выше («вознесся выше он») славы его тезки — императора Александра Первого. Два первых стиха во второй строфе Державина:
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить..
Пушкин, почти сохранив целиком первую половину первого стиха (заменив только устарелое и нескладное восклицание «Так!» словом «Нет»), в остальных полутора строках, не меняя их смысла, отказался от крайне нехудожественных державинских выражений («часть меня большая» — о душе поэта29; «от тлена убежав...»). У Пушкина то же самое, но проще, прямее — и в то же время несравненно поэтичнее: «Большая часть поэта» — это его душа, выраженная в его поэзии:
Нет! весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит...
Гораздо интереснее то изменение, которое Пушкин внес в следующие два стиха (вторую половину строфы).
У Горация:
...usque ego postera,
Crescam laude recens, dum Capitoleum,
Scandet cum tacita virgine pontifex...
(«...до тех пор буду расти свежей славой, пока будет подниматься в Капитолий верховный жрец с молчаливой девой»). У Державина, естественно, немного иначе:
И слава возрастет моя не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить, —
то есть пока Россия будет чтиться во всем мире.
Оба поэта связывали свою славу в будущем с существованием и мощью своего национального государства.
Пушкин идет гораздо дальше:
И славен буду я, доколь в подлунном мире 30
Жив будет хоть один пиит. Пока будет существовать в мире поэзия (независимо от положения политического и всякого иного России, русского народа), — слава Пушкина будет жить...
Вот какого высокого мнения был Пушкин о своей поэзии! И он был прав. В наше время имя Пушкина становится все более известным в мире и произведения его переводятся почти на все языки...
Хочу еще раз вернуться к вопросу о том, имел ли в виду Пушкин напечатать это стихотворение при своей жизни. Я убежден, что эта бесконечно высокая самооценка Пушкина, в которой творчество его демонстративно поставлено выше и державинского и горациевского, где указано подлинно мировое, а не только национальное значение его:
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит, —
я убежден, что эти стихи предназначались лишь к посмертному опубликованию, а показывал их Пушкин только своим друзьям (В. А. Муханову, А. И. Тургеневу). Напечатать их в годы почти полного падения славы Пушкина было бы совершенно непохоже на него!
| 
[1]