Письма » 1826

Вот я в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пассажей; самый неприятный анекдот было-то, что сломались у меня колесы, растрясенные в Москве другом и благоприятелем моим г. Соболевским. Деревня мне пришла как-то по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча моей дворни, хамов и моей няни — ей-богу приятнее щекотит сердце, чем слава, наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази, что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при царе Иване. Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом. Получила ли княгиня поясы и письмо мое^[1] из Торжка? Долго здесь не останусь, в Петербург не поеду; буду у вас к 1-му... она велела^[2]! Милый мой, Москва оставила во мне неприятное впечатление, но всё-таки лучше с вами видеться — чем переписываться. К тому же журнал^[3]... Я ничего не говорил тебе о твоем решительном намерении соединиться с Полевым, а ей-богу — грустно. Итак, никогда порядочные литераторы вместе у нас ничего не произведут! всё в одиночку. Полевой^[4], Погодин, Сушков^[5], Завальевский^[6], кто бы ни издавал журнал, всё равно. Дело в том, что нам надо завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно.

Мы слишком ленивы, чтоб переводить, выписывать, объявлять etc. etc. Это черная работа журнала; вот зачем и издатель существует; но он должен 1) знать грамматику русскую, 2) писать со смыслом, т. е. согласовать существительное с прилагательным и связывать их глаголом. — А этого-то Полевой и не умеет. Ради Христа, прочти первый параграф его известия о смерти Румянцева^[7] и Растопчина. И согласись со мной, что ему невозможно доверить издания журнала, освященного нашими именами. Впрочем, ничего не ушло. Может быть, не Погодин, а я буду хозяин нового журнала. Тогда как ты хочешь, а уж Полевого ты пошлешь к - - - - - - -. Прощай, князь Вертопрахин, кланяйся княгине Ветране^[8], которая, надеюсь, выздоровела. Что наши? Что Запретная Роза^[9]? что Тимашева^[10]? как жаль, что я не успел с нею завести благородную интригу! но и это не ушло.

Сейчас перечел мои листы о Карамзине^[11] — нечего печатать. Соберись с духом и пиши. Что ты сделал для Дмитриева^[12] (которого NB ты один еще поддерживаешь), то мы требуем от тебя для тени Карамзина — не Дмитриеву чета! — Здесь нашел я стихи Языкова^[13]. Ты изумишься, как он развернулся, и что из него будет. Если уж завидовать^[14], так вот кому я должен бы завидовать. Аминь, аминь глаголю вам. Он всех нас, стариков, за пояс заткнет. — Ах! каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнет, как наденет мои поясы.

Примечания

^[1] Письмо мое — письмо 206.

^[2] Она велела — С. Ф. Пушкина (см. примеч. 205).

^[3] Журнал — «Московский вестник», начавший выходить с 1827 г.

^[4] Полевой — Н. А.

^[5] Сушков — Н. В., приятель Грибоедова.

^[6] Завальевский — Н. С., одесский знакомый Пушкина.

^[7] Известия о смерти Румянцева... — «Некрология...» («Московский телеграф», 1826, ч. VII, № 3).

^[8] Княгиня Ветрана — B. Ф. Вяземская.

^[9] Запретная Роза — кн. Е. П. Лобанова-Ростовская; ей посвящено стихотворение Вяземского под таким же названием.

^[10] Тимашева — Е. А. (1798 — 1881). В обстоятельствах личной жизни обеих были сходные черты.

^[11] Листы о Карамзине — отрывок из уничтоженных Пушкиным «Записок» (см. «Воспоминания»).

^[12] Дмитриев — Вяземский написал статью «Жизнь Дмитриева».

^[13] Стихи Языкова — «Тригорское», посвященные П. А. Осиповой.

^[14] Если уж завидовать... — По свидетельству Вяземского, он однажды упрекнул Пушкина в зависти к Дмитриеву.