Статьи » Брюсов В.Я. Медный всадник

"Вступление" повести изображает могущество самодержавия, торжествующего над стихиями, и заканчивается гимном ему:

Две части повести изображают два мятежа против самовластия: мятеж стихий и мятеж человека.

Нева, когда-то порабощенная, "взятая в плен" Петром, не забыла своей "старинной вражды" и с "тщетной злобою" восстает на поработителя. "Побежденная стихия" пытается сокрушить свои гранитные оковы и идет приступом на "стройные громады дворцов и башен", возникших по манию самодержавного Петра.

Описывая наводнение, Пушкин сравнивает его то с военными действиями, то с нападением разбойников:

На минуту кажется, что "побежденная стихия" торжествует, что за нее сама Судьба:

Даже "покойный царь", преемник оного покорителя стихий, приходит в смятение и готов признать себя побежденным:

Однако среди всеобщего смятения есть Один, кто остается спокоен и неколебим. Это Медный Всадник, державец полумира, чудотворный строитель этого города. Евгений, верхом на мраморном льве. вперяет "отчаянные взоры" в ту даль, где, "словно горы", "из возмущенной глубины", встают страшные волны. -

В первоначальном наброске этого места у Пушкина было:

( Вариант: "безумной". (Примеч. В. Я. Брюсова.) )

Но Пушкин изменил эти стихи. Медный Всадник презирает "тщетную злобу" финских волн. Он не снисходит до того, чтобы грозить "мятежной Неве" своей простертою рукою.

Это первое столкновение бедного Евгения и Медного Всадника. Случай сделал так, что они остались наедине, двое на опустелой площади, над водой, "завоевавшей все вокруг", - один на бронзовом коне. другой на звере каменном. Медный Всадник с презрением "обращен спиною" к ничтожному человечку, к одному из бесчисленных своих подданных, не. видит, не замечает его. Евгений, хотя его отчаянные взоры и наведены недвижно "на край один", не может не видеть кумира, возникшего из вод "прямо перед ним".

Медный Всадник оказывается прав в своем презрении к "тщетной злобе" стихии. То было просто "наглое буйство", разбойничье нападение.

Всего через день уже исчезли следы недавнего мятежа:

Но мятеж стихий вызывает другой мятеж: человеческой души. Смятенный ум Евгения не переносит "ужасных потрясений", пережитых им, - ужасов наводнения и гибели его близких. Он сходит с ума, становится чужд свету, живет, не замечая ничего вокруг, в мире своих дум, где постоянно раздается "мятежный шум Невы и ветров". Хотя Пушкин и называет теперь Евгения "несчастным", но все же дает понять, что безумие как-то возвысило, облагородило его. В большинстве редакций повести Пушкин говорит о сумасшедшем Евгении -

( Так читаются эти стихи и в беловой рукописи, представленной на просмотр государю. (Примеч. В. Я. Брюсова.) )

И вообще во всех стихах, посвященных "безумному" Евгению, есть особая задушевность, начиная с восклицания:

( В один год с "Медным Всадником" написаны стихи "Не дай мне бог сойти с ума", где Пушкин признается, что и сам "был бы рад" расстаться с разумом своим. (Примеч. В. Я. Брюсова.) )

Проходит год, наступает такая же ненастная осенняя ночь, какая была перед наводнением, раздается кругом тот же "мятежный шум Невы и ветров", который всечасно звучит в думах Евгения. Под влиянием этого повторения безумец с особой "живостью" вспоминает все пережитое и тот час, когда он оставался "на площади Петровой" наедине с грозным кумиром. Это воспоминание приводит его на ту же площадь; он видит и каменного льва, на котором когда-то сидел верхом, и те же столбы большого нового дома и "над огражденною скалою"

"Прояснились в нем страшно мысли", говорит Пушкин. Слово "страшно" дает понять, что это "прояснение" не столько возврат к здравому сознанию, сколько некоторое прозрение ( "Страшно прояснились" - в окончательной редакции; в более ранних редакциях: "странно прояснились", что еще усиливает даваемый нами этому месту смысл. (Примеч. В. Я. Брюсова.) ). Евгений в "кумире" внезапно признает виновника своих несчастий,

Петр, спасая Россию, подымая ее на дыбы над бездной, ведя ее своей "волей роковой", по им избранному пути, основал город "над морем", поставил башни и дворцы в топи болот. Через это и погибло все счастье, вся жизнь Евгения, и он влачит свой несчастный век получеловеком, полузверем. А "горделивый истукан" по-прежнему стоит, как кумир, в темной вышине. Тогда в душе безумца рождается мятеж против насилия чужой воли над судьбой его жизни, "Как обуянный силой черной", он припадает к решетке и, стиснув зубы, злобно шепчет свою угрозу державцу полумира:

Пушкин не раскрывает подробнее угрозы Евгения. Мы так и не знаем, что именно хочет сказать безумец своим "Ужо тебе!". Значит ли это, что "малые", "ничтожные" сумеют "ужо" отомстить за свое порабощение, унижение "героем"? Или что безгласная, безвольная Россия подымет "ужо" руку на своих властителей, тяжко заставляющих испытывать свою роковую волю? Ответа нет, ( Как известно "Медный Всадник" был напечатан впервые не в том виде, как он написан Пушкиным. Это подало повод к легенде, будто Пушкин вложил в уста Евгения перед "горделивым истуканом" какой-то особо резкий монолог, который не может появиться в русской печати. Кн. П. П. Вяземский в своей брошюре "Пушкин по документам Остафьевского архива" сообщил как факт, будто в чтении повести самим Пушкиным потрясающее впечатление производил монолог обезумевшего чиновника перед памятником Петра, заключавший в себе около тридцати стихов, в которых "слишком знергически звучала ненависть к европейской цивилизации". "Я помню, - продолжал кн. П. П. Вяземский, - впечатление, произведенное им на одного из слушателей, А. О. Россетти, и мне как будто помнится, он уверял меня, что снимет копию для будущего времени". Сообщение кн. П. П. Вяземского должно признать совершенно вздорным. В рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести. Самое резкое выражение, какое вложил Пушкин в уста своего героя, это - "Ужо тебе!" или "Уже тебе!", согласно с правописанием подлинника. Кроме того, "ненависть к европейской цивилизации" вовсе не вяжется со всем ходом рассказа и с основной идеей повести. (Примеч. В. Я. Брюсова.) ) и самой неопределенностью своих выражений Пушкин как бы говорит, что точный смысл упрека неважен. Важно то, что малый и ничтожный, тот, кто недавно сознавался смиренно, что "мог бы бог ему прибавить ума", чьи мечты не шли дальше скромного пожелания: "местечко выпрошу", внезапно почувствовал себя равным Медному Всаднику, нашел в себе силы и смелость грозить "державцу полумира".

Характерны выражения, какими описывает Пушкин состояние Евгения в эту минуту:

Торжественность тона, обилие славянизмов ("чело", "хладной", "пламень") показывают, что "черная сила", которой обуян Евгений, заставляет относиться к нему иначе, чем раньше. Это уже не "наш герой", который "живет в Коломне, где-то служит"; это соперник "грозного царя", о котором должно говорить тем же языком, как и о Петре.

И "кумир", остававшийся стоять недвижно над возмущенною Невою, "в неколебимой вышине", не может с тем же презрением отнестись к угрозам "бедного безумца". Лицо грозного царя возгорается гневом; он покидает свое гранитное подножие и "с тяжелым топотом" гонится за бедным Евгением. Медный Всадник преследует безумца, чтобы ужасом своей погони, своего "тяжело-звонкого скаканья" заставить его смириться, забыть все, что мелькнуло в его уме в тот час, когда "прояснились в нем страшно мысли".

Медный Всадник достигает своей цели: Евгений смиряется. Второй мятеж побежден, как и первый. Как после буйства Невы "в порядок прежний все вошло". Евгений снова стал ничтожнейшим из ничтожных, и весною его труп, как труп бродяги, рыбаки похоронили на пустынном острову, "ради бога".