Здесь начинают перед нами раскрываться новые стороны души «благородного Сальери», о которых мы не могли и подозревать по первому его монологу. Вот зловещие детали его любовных отношений: его Изора на прощание дарит ему яд. Можно представить себе, какова была история их любви! Вспомним заботливую внимательность Моцарта к своей жене:
«дай схожу домой, сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась...»
Какая темная душа должна быть у человека, который восемнадцать лет постоянно носит с собой яд, выжидая случая, когда он сможет его использовать!
...Сальери признается, что он не любит жизнь, что жизнь часто казалась ему несносной раной, что нередко жажда смерти мучила его (о чем он говорит в дальнейшей части своего монолога)... И эта мрачная психология никак не связана с какими-нибудь его творческими разочарованиями или неудачами. Наоборот. Когда он резко изменил под влиянием Глюка характер своей оперной музыки, он переживал это не как трагедию, а пошел за Глюком «бодро»:
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?..
— в своем искусстве он «достигнул степени высокой», слава ему улыбнулась, он
в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям,
<Он> счастлив был: <он> наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой... Почему же он мало любил жизнь, почему «жажда смерти мучает» его? Видимо, это связано не с внешними обстоятельствами, а с какими-то темными, мрачными чертами его психики...
Как удивительно он объясняет, почему в течение восемнадцати лет не использовал против «беспечных врагов» своего яда, хотя и носил его постоянно с собой. Здесь нет и намека на какие-либо моральные запреты и чувства, которые удерживали его. Он скорее «оправдывается» в том, что ни разу не пытался отравить своего врага:
...никогда на шепот искушенья
Не преклонился я, хоть я не трус,
Хотя обиду чувствую глубоко...
Вот как он объясняет свою «нерешительность», «медлительность»:
Все медлил я.
Как жажда смерти мучила меня,
Что умирать? я мнил: быть может, жизнь
Мне принесет незапные дары;
Быть может, посетит меня восторг,
И творческая ночь и вдохновенье;
Быть может, новый Гайден сотворит
Великое — и наслажуся им...
От самоубийства его удерживала горячая любовь к музыке, надежда на то, что ему еще предстоит снова переживать радость творчества58 или что он сможет насладиться музыкой какого-нибудь нового гениального композитора... Сальери здесь, видимо, вполне искренен: несмотря на мрачную, патологическую «жажду смерти» — именно музыка, мысли о возможных наслаждениях ею в будущем препятствовали его самоубийству. От убийства же врага, беспечно пирующего с ним, его удерживали, как уже сказано, не какие-нибудь моральные соображения, а совершенно иные мотивы.
Как пировал я с гостем ненавистным,
Быть может, мнил я, злейшего врага
Найду, быть может, злейшая 59 обида
В меня с надменной грянет высоты —
Тогда не пропадешь ты, дар Изоры. Оказывается, он берег свой яд, чтобы не истратить его на недостаточно важный для него объект, готовил «дар Изоры» для более ненавистной ему жертвы!
И я был прав! и наконец нашел
Я моего врага, и новый Гайден
Меня восторгом дивно упоил!
В Моцарте слились обе мечты и надежды Сальери, в течение восемнадцати лет не расстававшегося со смертоносным ядом и не находившего ему применения...
Теперь — пора! заветный дар любви,
Переходи сегодня в чашу дружбы.
Этими словами кончается первая сцена.
| 
