Наконец, те же противоречивые черты романтического «преступника и героя» мы находим у Пушкина 1821 года в образах русских генералов, завоевателей Кавказа (в эпилоге «Кавказского пленника»):
Тебя я воспою, герой,
О Котляревскнй, бич Кавказа!
.............
...Но се — Восток подъемлет вой!..
Поникни снежною главой,
Смирись, Кавказ: идет Ермолов!..
Во всех этих случаях дело идет не о моральном или идеологическом, политическом сочувствии действиям указанных исторических лиц, а о чисто романтической идеализации их, о стремлении поэта увидеть в них (хотя бы неполное и искаженное) воплощение дорогого ему лирического идеала мрачной, могучей личности, протестующей своими действиями против господствующей морали и господствующего уклада.
С тем же кругом романтических идей и чувств связана и тенденция уйти от воспроизведения близкой, знакомой среды и обстановки в экзотику, в необычное, редкое... Южные страны, южная богатая и могучая природа, «пустыни, волн края жемчужны, и моря шум, и груды скал» для русских романтиков были «нужнее» окружающей их русской природы, в «романтике» жизни и природы они находили соответствие своим чувствам. Когда Пушкин писал о кавказских горах:
И между них колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый
Сиял на небе голубом... —
в этом «огромном» и «величавом» образе он снова как бы воплощал свой любимый «идеал» романтического героя.
Наконец, существеннейшей чертой литературного направления романтизма был решительный разрыв с системой классицизма, с его установкой на точную регламентацию всех литературных форм: определенные жанры, иерархия их, строгие и точные правила для каждого рода сочинений... Принцип свободы личности, свободы гения, лежащий в основе романтизма, естественно, не мог мириться с той строгой дисциплиной, которой была подчинена вся поэзия классицизма, так же, как и с основной дидактической его направленностью. Нарушение всех привычных норм и правил классицизма («парнасский атеизм», как называл его Пушкин) более всего бросалось в глаза читателям и критикам и сделалось для большинства основным признаком нового, романтического направления9. Этот полный разрыв с привычной, умно и тщательно разработанной системой всей литературы, ее содержания и форм был действительно очень существенным моментом в истории литературного развития, но причины его, основания его лежали, как уже сказано, глубже.
Таковы в основном характерные черты русского романтизма 1820-х годов в творчестве Пушкина и его последователей.
У поэтов, непосредственно, организационно связанных с декабристским движением, в частности, у Рылеева (а также у Кюхельбекера, В. Раевского), несомненных романтиков по общему характеру своего поэтического мировоззрения, особая, чисто агитационно-пропагандистская установка их поэзии несколько видоизменяла типичные черты тогдашнего романтизма и сближала их творчество с классицизмом, но в революционной его интерпретации10.
Так, декабристы сохранили дидактическую задачу (цель) поэзии, свойственную классицизму (и совершенно чуждую индивидуалистическому, «безнадежно-эгоистическому», как характеризовал Пушкин поэзию Байрона, романтизму); они не чуждались и некоторых традиционных жанров и форм классицизма: оды (см. оды Рылеева, защиту оды в статьях Кюхельбекера), классической трагедии; герой чаще объединял в себе положительно-героические черты и тем самым был больше похож на героя классического произведения...
Однако резкого противоречия в литературных системах Пушкина и «поэтов-декабристов» не было. Мы хорошо знаем, с каким восторгом они встречали каждое новое романтическое произведение Пушкина — от «Кавказского пленника» и «Черной шали» до «Цыган». Да и сами они иногда придавали образам своего положительного героя — борца за свободу и родину, черты романтического «преступника». Таков у Рылеева Мазепа, жертвующий отчизне не только жизнью, но и честью, Борис Годунов — преступник и убийца и в то же время патриот и мудрый правитель11; типичный романтический герой и персонаж отрывка «Гайдамак»12. Наконец, те же указанные выше чувства трагического одиночества революционных романтиков выражаются иногда и в лирике Рылеева:
Не сбылись, мой друг, пророчества
Пылкой юности моей.
Горький жребий одиночества
Мне сужден в кругу людей.
...............
С тяжкой грустью, с черной думою
Я с тех пор один хожу
И могилою угрюмою
Мир печальный нахожу... 13
|