99. В. А. Жуковскому.
29 ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург.
Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу[1]; но что мне было делать? я сослан за строчку глупого письма[2], что́ было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! — зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! — каламбур и только. Воля твоя, тут и поэзия не поможет.
Что ж, милый? будет ли что-нибудь для моей маленькой гречанки[3]? она в жалком состоянии, а будущее для нее и того жалчее. Дочь героя, Жуковский! Они родня поэтам по поэзии. Но полумилорд Воронцов даже не полугерой. Мне жаль, что он бессмертен твоими стихами, а делать нечего. Получил я вчера письмо от Вяземского[4], уморительно смешное. Как мог он на Руси сохранить свою веселость?
Ты увидишь Карамзиных — тебя да их люблю страстно. Скажи им от меня что хочешь.
29 ноября.
Примечания
[1] Тревога — см. письма 92, 93, 94.
[2] Строчка глупого письма — см. письмо 73.
[3] Гречанка — ср. письмо 88.
[4] Письмо Вяземского — от 6 ноября 1824 г. |